Скоро открытие осеннего сезона. Еще шесть спектаклей, которые мы рады представить вам на сцене Театрального Центра «Арт-Вояж». Да-да, все еще того самого, где был «Норд-Ост», и настоящую, живую атмосферу которого не выкурить никаким террористам. И я подумала: вот я объявления вешаю, а может, кто-то не знает или не помнит, что такое мюзикл «Ребекка»? Ну, так я расскажу.
Только не официальную версию.
Официальная версия – это австрийский мюзикл, который шел в Вене три сезона, отмечался еще в нескольких странах, а в 2010 будет на Бродвее. И мы взяли и захотели его сделать у нас, в Москве. И нам это удалось.
Знаете, я только что пересмотрела ролик. Самый первый ролик, с фотографиями еще и с записью кусочков арий в студии. И вдруг я осознала, что ролику этому чуть меньше года; что выкладывали мы его осенью 2008, потому что там фотографии – вот Вовка с мистером Чарником, звукорежиссером австрийской «Ребекки», а вот я, Льдора и Лора на сцене Раймунд-театра, а вот та репетиционная база на Кутузовской, где мы репетировали только один раз и потом перебрались временно на Автозаводскую; и то волшебство, которое было тогда, было-то совсем недавно. Тогда, летом, проводя кастинг, мы еще не осознавали полностью, в какую авантюру ввязались; мы ходили, периодически хватались за голову и орали: «А-а, во что мы вляпались, господи!». Потому что чертова громадина «Ребекка», которую мы слямзили в Раймунде, никак не вписывалась в привычную картину мира. Хотя нет, вписывалась. И это было самое страшное и очаровательное.
Я тогда ездила в метро, и в плеере у меня была только «Ребекка». Я слушала ее по кругу не столько потому, что влюбилась в каждую арию, сколько оттого, что никак не могла поверить: это – наше? Мы правда это сделали? Мы, куча авантюристов, купили у австрийской компании права на серьезный мюзикл? Да что они там, в VBW, чокнутые, что нам его отдали?
Ага, именно чокнутые. То, что они такие же, как и мы, меня сильно успокоило. Ну, вру, не сильно.
В мире, оказывается, полно правильно ударенных на голову людей. А может, как раз они – нормальные, а остальные – ударенные на голову? С чего иначе их – то есть нас – так много? С чего команда «Ребекки», где сейчас, с учетом пришедших к нам новеньких, около ста пятидесяти человек, работает как часы и являет такие чудеса героизма, за которые медали надо бы давать? Лукавлю, конечно, я знаю, почему так. Потому что все любят то, что делают, и людей, с которыми это делают. Все гениальное просто.
Но я отвлеклась.
Что такое «Ребекка»? Калейдоскоп. Мешанина цветных картинок. Головоломка, которая складывается раз за разом. «Ребекка» - это огромное количество репетиций (и сейчас, летом, они продолжаются), труда и беготни по потолку. Блин, как официально. Попробую по-другому.
В здании ТЦ, которое для нас как дом родной, есть подвал. Вернее, целая система подвалов, которые сделают честь любому Призраку Оперы. Я уверена, что где-то там и озеро есть. В подвале идет жизнь. Там обитает настоящий театральный гном – Николай Николаевич. Каждый раз, когда он видит нас с Льдорой, он нас останавливает и извлекает из карманов – или две конфетки, или два магнитика, а вот в последний раз ожерельями одарил. Николай Николаевич просто любит людей. Когда постановочная часть «Ребекки» строила декорации и сидела в этом подвале ночами, Николай Николаевич помогал, чем мог. А мог он немало, так как знает все декорации ТЦ, как облупленные. Впрочем, они местами облупленные, но это мелочи.
Постановочная часть – это одна из ног, на которых стоит «Ребекка». Люди, которые работают не славы ради, но удовольствия и результата для. Это их вы замечаете иногда, когда сдвигаются кровати, столы и стулья; так и надо. Эти люди в черных футболках с оранжевым логотипом делают фантастические вещи, которые повергают в шок даже нас, закаленных в боях ветеранов чудес.
Вот, например, был случай. Финальный прогон перед премьерой, первый состав отжигает, в зале отчетливо не хватает зрителей, которые должны любоваться на это волшебство. А надобно вам сказать, что подсвечник миссис Денверс, которым она поджигает Мэндерли, был для нас неким вопросом. Потому что живой огонь запаливать опасно: вдруг погаснет, весь эффект пропадет. Порассуждав некоторое время на эту тему, мы свалили решение вопроса на Юру.
Юра – заведующий постановочной частью. Он зануда, но зануда правильный. За пару лет работы мы убедились, что, дав Юре точные указания, можно расслабиться и получать удовольствие: дальнейшее нас касаться уже будет постольку поскольку. Нам показывают результат и спрашивают, одобряем мы или нет. Так и работаем.
Когда мы только начинали планировать мюзикл, Юра попросил у нас составить список необходимого реквизита. Мы составили бумагу в стиле «три стула, два стола», стараясь действительно вписать минимум, дабы сократить расходы. Юра бумагу посмотрел и сказал: «Угу». Он вообще часто говорит «угу», а потом что-то делает, и «угу» возводится в третью степень. «А теперь напишите список желаемого реквизита», - попросил Юра. Мы повздыхали, вписали теннисные ракетки в Монте-Карло, письменный прибор на стол Ребекки и еще какие-то милые мелочи. «И еще, - печально сказали мы, - хорошо бы достать где-то кровать. Конечно, мы понимаем, что кровать – это практически несбыточная мечта. В случае, если ее добыть не удастся, мы знаем, как решать сцены. Например, в «Ночь мне освети» «Я» посидит на стульчике, нечего ей. И у Ван Хоппер в номере просто свалим чемоданы на пол. Кровать Ребекки можно как-то сымитировать... Короче, кровать – это бонус-гейм». «Угу», - сказал Юра и куда-то пропал вместе со всеми нашими списками.
В общем... вы видели эту кровать? Вместе с ее сменными спинками? Ручная работа, граждане. Я уж молчу о секретере Ребекки, ее туалетном столике, и прочем, и прочем, и прочем. Как все это делалось – подробнее знает постановочная часть, а я упомяну еще об этом немного ниже.
Так вот. Идет финальный прогон, люди жгут нереально. Мебель выкатывается вовремя, свет светит, массовка бегает, Мэндерли сейчас запылает. В горле стоит комок – от громадности того, что уже сделано, и от гордости за результат. И вот Рома заводит: «Клянусь я, что свет везде погас, и дом весь спал, и только в прихожей миссис Денверс вдруг встретил я...» - и появляется Фальк с подсвечником. И свечки горят!!! Мы в шоке смотрим на сидящего рядом с нами Юру. «Свечки горят», - говорю я откуда-то из полуобморока. «Ну да, - отвечает Юра простым, как веник, голосом, - Денис туда лампочки вставил и систему соорудил, чтобы горели. Кнопочку нажимаешь – и все».
Знаете, я заплакала.
Этого никто не видел, кроме Льдоры, по-моему. Потому что мы по-режиссерски сидели в зале и смотрели оттуда. А от Юры я отвернулась, чтобы он не видел. А если бы увидел, я бы сказала, что это нервы, потому что премьера через три дня. Но это были не нервы, а счастье.
Казалось бы, что такое – свечки зажгла постановочная часть. Но в этом все они. Все эти люди, которые стоят за кулисами и смотрят, чтобы все было хорошо, и обеспечивают работу актерского состава, и ко всему готовы, к любой внештатной ситуации. Люди, которые ночами это делают. И днем делают. Всегда.
Тут есть отчего заплакать.
Но не только от этого.
К постановочной части прикладывали лапку и наши солисты, и хористы. Например, Паша... ах нет, лучше по порядку.
Паша – это наш Максим де Винтер первого состава. Прямая (слава те господи) спина, грозный взгляд из-под бровей и голосина – дай бог каждому. Хотя каждому незачем, а то все начнут орать, и получится какофония. Так что пусть голос остается у Паши. Так вот, Паша у нас личность многогранная. Когда зашел разговор о платформах и колесных конструкциях, мистер де Винтер победил интеллектом всех окружающих и решил доказать, что он тоже не лыком шит. И не только петь умеет, но и шпалы ворочать.
Сначала Пашу вставило сделать окно. Окно мы попросили у постановочной части, когда стало ясно, что они могут гораздо больше, чем мы думали вначале. Паша сказал, что работал с конструкциями, нарисовал окно на синем листочке в клеточку и сунул нам под нос. «Угу», - лаконично сказали мы и пошли что-то репетировать.
Окно мы увидели, когда оно уже было собрано, но еще не покрашено. Мы пришли на сцену после очередной репетиции, зная, что сегодня там должны были дособирать окно. На сцене царил полумрак, горел только дежурный свет: когда нет спектаклей и прогонов, лампы экономят. Поверх неработающего круга лежало ОНО. Окно. Здоровенное.
«Ну ни хуя ж себе», - сказали мы. Потому что иначе не скажешь.
«Угу», - сказал Паша и продолжил что-то там привинчивать.
Была еще история про то, как мистер де Винтер при поддержке отвертки, такой-то матери, Фрэнка Кроули и еще нескольких лиц строил лодочный домик, но ее я, пожалуй, приберегу для следующего раза, чтобы было что рассказать.
«Ребекка» - это большая солянка. Тут не все умеют петь, но всегда готовы помочь, если надо что-то сделать. Перед спектаклем я люблю ловить Володю Яшунского из танцоров и беспринципно им командовать. «Володь, - говорю я проникновенным голосом, - пожалуйста, добудь ящик с программками и вложи туда распечатки». «Угу», - весело говорит Володя и бежит за ящиком. Дело будет сделано, и я иду бить баклуши в кафе.
Арт-кафе – это такое милое место, где актеры во время спектакля пьют чай. Для зрителей есть буфет на втором этаже, а арт-кафе – это для своих. Обычно оно доступно всем, двери туда закрывают только во время спектаклей.
В арт-кафе часто можно встретить костюмеров. Они там шьют. Бывало, что и кроят что-то на полу. Делают они это с лицами невероятно вдохновенными, так что меня каждый раз тянет взять ножницы и тоже что-нибудь раскроить. Но так как нужными навыками я не обладаю, стараюсь сдерживать порывы.
Костюмерами командует Аня – жена Юры. Между прочим, за то время, когда делалась «Ребекка», наша постановочная часть размножилась: у Ани и Юры родился сын (еще сын родился у Юли и Димы Лисиц из той же постановочной части). Дети, с которыми матери-ехидны приходят в ТЦ, ведут себя тихо и лучше всего спят под звучащие на сцене арии. Мне ужасно любопытно, какими эти дети вырастут.
Наверняка они будут говорить «угу». Я почему-то в этом абсолютно уверена.

Продолжение следует...

(с) Кэпа